Раздел 1. Парадигма глобальной геополитики
Однополярный мир: исламский радикализм как враг номер 1
Современная картина международных отношений определяется главным фактором переходом от однополярной модели, сложившейся в 90-е годы ХХ века вместе с распадом СССР, к многополярной, очертания которой еще не до конца ясны, но три полюса которой уже безусловно наличествуют –
- США и Евросоюз,
- Китай и
- Россия.
Конечно, США и элиты Евросоюза категорически отказываются признавать себя лишь одним из полюсов. Многие – особенно убежденные глобалисты, такие как Байден и те круги, которые его поддерживают среди демократов и неоконсов – продолжают видеть мир как однополярную систему, на пути построения которой возникли кое-какие технические трудности. В начале 2000-х годов – сразу после событий 9/11 — такими «временными трудностями» считался преимущественно радикальный ислам от аль-Каиды и талибана до братьев-мусульман и ИГИЛ. И такая ситуация в целом устраивала глобалистов – прежде всего в силу экстерриториального положения тех сил, которые были объявлены «главными врагами и Запада» и согласились с этим. Под предлогом борьбы с «исламским терроризмом» США могли вторгаться на территорию любой – или почти любой – страны, что только укрепляло глобальность их контроля и развязывало им руки. Такой «враг» был полезен, так как серьезной угрозы не представлял. Отсюда и сложилось представление о том, что «радикальный ислам» является геополитическим инструментом глобализма, давая США и странам НАТО основания для вторжения на любую территорию и, соответственно, для всего большего стирания национальных границ или перекраивания их. Тем более, что исламские страны так или иначе поддерживавшие эти течения были, как это не парадоксально, союзниками США. Это еще более подтверждало теорию инструментализации радикального ислама именно теми, против кого он формально и был направлен.
Появление новых полюсов: Россия и Китай
Но ситуация постепенно стала меняться. Вместо второстепенного и довольно удобного противника у однополярного мира стали появляться более серьезные силы. Ими параллельно друг другу стали Россия Путина и Китай, особенно после прихода к власти в КПК Си Цзянпина. Россия при Путина перестала распадаться (как было при Ельцине и Горбачеве) и стала снова превращаться в сильную военную и энергетическую державу. Отсюда демонизация Путина и его режима на Западе, которая только возрастала и продолжает возрастать по мере того, как Россия становится все более и более суверенной и независимой от Запада. То есть курс Путина постепенно восстанавливал России статус полюса.
Но для полноценного восстановления Россией статуса второй сверхдержавы с соответствующей двухполюсной моделью ресурсов явно было недостаточно. Россия могла выйти из-под гегемонии Запада лишь частично и локально.
Но в это время Китай, использовавший возможности экономической глобализации в своих интересах, настолько окреп, что в свою очередь превратился в самостоятельный полюс. Отсюда и антикитайская риторика Запада, которая не сильно отличалась у Трампа и Байдена.
Если Россия достигла определенного – пусть относительного паритета с Западом – в стратегической области, то Китай – в экономической.
Однако объединив свои потенциалы совокупно Россия и Китай уже сейчас вполне уравновешивают западный полюс.
Иными словами, благодаря России и Китаю, а также при учете того, что Путин и Си Цзянпин прекрасно понимают, что залогом многополярности является российско-китайский альянс, останавливающий и даже опрокидывающий гегемонию Запада, однополярный мир не просто столкнулся с «техническими трудностями», а фактически зашел в тупик. В отличие от исламского радикализма противоположные Западу полюса на сей раз представляют собой ясно различимые геополитические системы – огромные государства, жестко защищающие свои территории и даже пограничные зоны влияния от посягательств Запада.
Россия и Китай никак однополярной глобализации не содействуют, а напротив, весьма эффективно ей противодействуют, предлагая многополярную модель, где единого центра принятия решений просто не будет и все будет решаться системой договоренностей между несколькими центрами, обладающими полноценным и непререкаемым геополитическим суверенитетом.
Исламский мир в контексте многополярности: Иран, Турция, Пакистан
Эти изменении в структуре мирового баланса сил не могли, естественно, не повлиять на исламский мир.
Во-первых, радикальный политический ислам, который в 90-е годы ХХ века и в первой десятилетие 2000-х претендовал на то, чтобы быть общим знаменателем исламской политики, потерпел сокрушительное поражение. Наиболее крайне группировки разошлись друг с другом, никакой общей стратегии или идеологии выработано не было. Инструментальный характер в контексте модерации со стороны Запада также стал второстепенным. В последние 10 лет мы наблюдаем закат радикального политического ислама. Те страны и режимы, которые его поддерживали, также на глазах меняют свою политику. Отныне это скорее маргинальное явление, которое враждебно всем и однополярному Западу и многополярным России и Китаю. Но иметь врагом всех вообще, а кроме того противостоять иным течениям в самом исламском мире, а также действовать в различном национальном контексте в такой ситуации невозможно. Исламский интернационал на основе салафитской и ваххабитской идеологии не состоялся. Это надо признать.
Во-вторых, на фоне упадка универсалистского исламского проекта стали все ярче проявляться более локальные версии исламской геополитики. Здесь прежде всего следует обратить на два самых ярких примера – на шиитский Иран и суннитскую Турцию.
Иран и ориентированные на него шииты на Ближнем Востоке и в иных регионах имеет свою ясно выстроенную идеологию, обостренно эсхатологический анализ истории и вполне эффективную религиозно-политическую сеть. Иран по определению выступал против салафитского проекта политического – универсалистского – ислама, и поэтому искал союза с полюсами многополярного мира – с Россией и с Китаем. Это оказалось вполне успешной стратегией, что привело не только к сохранению правления вилайти-факих несмотря на все санкции и давление запала в самом Иране, но укрепило шиитский блок и в других зонах.
Турция, изначально вовлеченная в политику братьев-мусульман, с одной стороны, и следуя за Западов в русле договоренностей с НАТО, с другой, постепенно перешла в последнее десятилетия к иной политике, более напоминающей кемализм или ограниченный османизм. И снова в принципиальных вопросах Эрдоган уклоняется от влияния Запада и ловко разыгрывает карту России и Китая, чтобы обеспечить Турции больший объем суверенитета.
Одним словом, Иран и Турция приняли модель многополярного мира и ищут в нем своего места. Им и в голову не придет в таких условиях полностью подчиниться Западу и ополчиться на Россию или Китай. Трения всегда могут быть, но общий контекст политики этих двух сильных исламских держав очевидно находится уже в поле многополярной архитектуры. Другое дело, что ни Иран, ни Турция – в отличие от России или Китая – полностью автономным полюсом быть не могут. Для этого необходимы новые альянсы. Но ведь и Россия, будучи противопоставленной Китаю, едва ли выстояла бы. Поэтому в многополярном мире есть не один путь, а много. Насколько много и что это за пути, сейчас Анкара и Тегеран активно и исследуют – подчас ошибаясь, подчас корректируя свою политику.
В-третьих, мы имеем пример Пакистана. Эта исламская страна, была активно вовлечена как в альянс с Западом, так и в продвижение радикального политического ислама – особенно в Афганистане. Но реалистичный анализ ситуации показал, что и в том, и в другом случае Пакистан неминуемо ослабляет, а то и совсем утрачивает свою суверенность. Многополярный мир усиливается, а однополярный мир, напротив, ослабевает. Поэтому бывший союзник Запад не моет предложить ничего нового, но способен, напротив, принести вред, если продолжать за ним следовать. Это понимает не только Имран Хан, но и военное руководство Пакистана, пакистанский Deep State. И вывод из этого Исламабад делает такой: пришло время максимально укреплять союз с Китаем, а в дальнейшем и с Россией. А также проводить самостоятельную суверенную региональную политику – в приграничных районах с Индией, в Афганистане и Центральной Азии.
В-четвертых, малайский ислам – как в Малайзии, так и в Индонезии – в целом всегда старался следовать логике антиимпериализма и национальных интересов. Радикальный ислам в этом регионе появился, дал о себе знать, но широкого распространения не получил. Так что в этой области мы снова видим существенную дистанцию и в отношении к однополярного Запада, в отношении исламского универсализма, практически всегда выступающего против национальных государств во имя единого Государства-Уммы. Этой идеологии противостоят не только политические режимы в малайском м мире, но и традиционные исламские общества. По мере того, как внешняя поддержка (как западная, так и арабская) подобным движениям иссякает, они как правило, постепенно сходят на нет.
Часть 2. Арабские страны Ближнего Востока в условиях многополярности
Арабские страны в двухполярном и однополярном мире
Теперь перейдем к оставшейся группе влиятельных центров исламского мира – к арабским странам.
В арабском мире последние десятилетия были отмечены серьезным кризисом тех политических структур, которые сложились в процессе деколонизации после Второй мировой войны, где все режимы разделились на склоняющиеся к социализму или к капитализму. При этом и в обоих случаях существенную роль играл национальный фактор, с одной стороны, и религиозная специфика, с другой. И хотя баасистские страны уже давно поссорились друг с другом, идеи социализма были дискредитированы, а их главный оплот Советский Союз рухнул, остатки двухполярного мира – как фантомная боль – все еще довлели над арабским миром от Ближнего Востока до Магриба.
Во время Арабской весны почти все старые структуры рухнули или были существенно преобразованы. В Ливии, Ираке и Сирии (в трех некогда бывших левыми – «баасистскими» — странах) разразились кровавые гражданские войны. Правые Марокко и Египет пережили революции и восстания. Во всех этих событиях радикальный салафитский ислам играл значительную – подчас главную – роль, но нигде ни к какому внятному выводу не привел. Это еще одно доказательство его инструментальной природы – Запад использовал это направление для дестабилизации ситуации, как триггер кровавых конфликтов, но никакого позитивного исхода, никакой утверждающей и убедительной стратегии не было.
Арабы Ближнего Востока и арабы Магриба
Здесь следует разделить арабский мир за две геополитические части, предварительно вынеся за скобки шиитов и силы, ориентированные на Турцию: на группу стран Магриба (Марокко, Алжир, Тунис и т.д.) и на другую группу стран арабского Ближнего Востока (Саудовская Аравия, Египет, ОАЭ и т.д.). Ливия находится строго между ними и представляет цивилизационный и геополитический лимитроф, требующий отдельного рассмотрения.
Это два довольно автономных блока, которые почти никак не зависят (за исключением меленького, но влиятельного Катара, расположенного на Аравийском полуострове) ни от Тегерана, ни от Анкары. До какого-то момента оба эти пространства находились под преимущественным влиянием капиталистического Запада. А когда в 90-е годы установился «однополярный момент», СССР исчез, а баасистские режимы ослабли, Ближний Восток стал территорией образования радикального политического ислама, тогда как Магриб оставался в целом в парадигме секулярной постколониальной политики, в целом прозападной, но со своей национальной спецификой. В Магрибе – за исключением кровавых событий в Ливии, где под влиянием проамериканского лобби (прежде всего Анри-Барнара Леви) Саркози встал на сторону радикальных салафитских группировок и помог уничтожить Каддафи — Евросоюз активно поддерживал именно светскую власть, помогая справиться с исламистскими инсургентами.
По ту строну дихотомия: исламизм vs секулярность
Все более ясное формирование многополярного мира и явные успехи тех исламских государств, которые приняли многополярную модель и отказались следовать в русле однополярного глобализма, ища сближения с Россией и/или Китаем, ставит арабский мир перед той же дилеммой. А стоит ли ограничиваться существующей геополитической и идеологической дихотомией:
исламистский (салафитско-ваххабитский) радикализм Ближнего Востока vs прозападный секулярный — подчас с ярко выраженными националистическими моментами – стиль государства Магриба?
Обе версии навязываются однополярным видением миропорядка, и естественно, сами глобалисты хотят убедить всех, что никакой иной альтернативы не существует. Но то, что она существует, и состоит в многополярности, уже ясно поняли и на практике опробовали – в частности, в Сирии, Ливии и Ираке – и шииты, и турки. При этом и Тегеран, и Анкара, блестяще используют, например, российский фактор, в своих интересах, наперебой закупая российское вооружение и координируя там, конечно, где им это выгодно, свою стратегию с русскими. Параллельно наращивают они и экономическое партнерство с Китаем – Пакистан, Иран и Турция – представляют собой фундаментальную часть китайского интеграционного проекта Один Путь- Один Пояс. Лидеры же арабского мира продолжают плясать с саблями перед хамоватым Трампом. И в результате не получают ничего. Или теряют то, что имели.
Вот с этого момента наш анализ делает новый поворот. Картина, которую мы описали, соответствует тому, что мы видели в последние десятилетия и видим сейчас – в мире, в целом, и в исламском мире, в частности. Все это привело к тому, что все уже существующие полюса в своем оперативном анализе исходят как раз из такого расклада сил. Россия и Китай и так или иначе склоняющиеся к ним Иран, Турция и Пакистан сделали ставку в большинстве региональных конфликтов, противоречий и процессов на многополярный мир.
Тут стоит напомнить, что однополярность и многополярность следует рассматривать как zero sum game. Есть ситуации, когда знаменитая стратегия win-win не работает. Мир либо остается все еще однополярным, а гегемония Запада сохраняется, либо он становится многополярным, что происходит за счет ослабления и сокращения масштаба и размаха этой гегемонии.
Поэтому исламский мир в такой ситуации логично структурируется уже по новым признакам – не правые и левые, социалистические или капиталистические, религиозные или светские режимы и политические системы, но в каком отношении к дилемме однополярность/многополярность они находятся.
И здесь мы видим следующее: Иран, Турция и Пакистан свой выбор сделали почти однозначно. Конечно, Анкара и отчасти Исламабад еще сохраняют связь со своими западными кураторами, и используют это для того, чтобы не впасть в новую зависимость от Китая и России. Но эта политика приносит все меньше дивидендов, и лишь замедляет строительство многополярности. Поэтому в целом в определенном приближении Иран, Турция и Пакистан представляют собой лагерь многополярного ислама. Запад стремится этому противодействовать, а Россия и Китай, естественно, поощряют.
Но из этого следует и другое: те исламские страны, которые продолжают признавать однополярность и следовать за США и Евросоюзом – например, потому, что для них не приемлемы ни шиизм, ни османский национализм Эрдогана – оказываются в положении «козлов отпущения». Снова напомню: многополярность создается за счет демонтажа однополярности. Поэтому те, кто выигрывают, укрепляются за счет ослабления тех, кто проигрывает.
Это касается прежде всего отношения к идеологии радикального политического ислама, за котором до последнего времени стояли страны залива – при молчаливом согласии и точечном использовании США и иногда союзным США Израилем. Против этой идеологии (за исключением братьев-мусульман, сегодня курируемых в большей степени Анкарой, тогда как ранее инициатива была в руках западных спецслужб, использовавших ихванов против просоветских и секулярных режимов) открыто объединяют свои усилия все сторонники многополярности, что вынуждены так или иначе признать и страны Запада, формально также не поддерживающие «радикальный ислам». Если в условиях уверенной крепкой однополярности такая стратегия Запада могла работать, когда появились новые полюса она дает сбой. Процесс становится неконтролируемым, и вся конструкция радикального политического ислама рушится. Это сказывается и на арабских странах Ближнего Востока. Они оказываются в числе проигравших именно потому, что остаются в парадигме прошлого, которое преодолевается новыми – многополярными – тенденциями.
Все это как на картине отражено в Сирии, где выигрывают все, кроме радикального политического ислама, поддерживаемого странами Залива.
Здесь может возникнуть возражение: союз России с Тегераном и Турцией, мол, подталкивает арабов к тому, что искать поддержки на Западе, среди глобалистов, ведь ни шиизм, ни османизм для них не приемлемы. Отчасти это верно, но стоит заметить, что в таком аргументе нарушена хронологическая и логическая последовательность – это политика России, Ирана и Турции является новой, построенной на реалистичном анализе ситуации, сложившейся конца и двухполярного мира и в ходе заката однополярного. Поддержка радикального ислама – как в ваххабитской, так и в салафитской версиях – это именно инерция как холодной войны, так и однополярного момента. Режимы арабского Ближнего Востока осмысляются в многополярной (евразийской) стратегии как «козел отпущения» именно в результате той политики, которой они традиционно придерживаются. И эта политика не является ответной. Наоборот, это многополярность отвечает на вызов, который уже имеется, стремясь ослабить, а в предел и уничтожить тех, кто сражается по ту сторону глобального геополитического фронта. «По ту сторону глобального геополитического фронта» означает на стороне Запада и глобального мира.
Новые лидеры арабского Ближнего Востока и новые геополитические горизонты
И вот здесь начинается самое главное. Насколько можно судить по ряду политических и стратегических инициатив политические и интеллектуальные лидеры Саудовской Аравии, ОАЭ и Египта постепенно начинают осознавать сложившуюся ситуацию и готовы принять новые геополитические карты.
Совершенно очевидно, что новое поколение лидеров этих стран Эс-Сиси в Египте, Мохаммед бин Салман в Саудовской Аравии и Мохаммед бин Заид в Эмиратах не довольны инерциальным сценарием и всерьез задумываются о поиске новых стратегий – уже в контексте многополярного мира.
У этого есть довольно серьезные основания. Даже если принимать, что радикальный ислам в той или иной степени поддерживался и поддерживается этими режимами, но ведь и с формальной точки зрения главным врагов такого ислама является именно либеральный светский Запад, и соответственно американская гегемония и принудительное насаждение повсюду норм и принципов – включая ЛГБТ, феминизм, право на аборты – совершенно не совместимые с исламской традицией. В то время как страны многополярного мира – как Россия, так и Китай, и особенно Иран, Пакистан и Турция не имеют ничего против традиционного общества, стоят на позициях консерватизма, и пусть шиитская или турецкая версия ислама (а также суфизм) не особенно близка салафитам, все же они находятся в сегодняшнем противостоянии с либерализмом по эту сторону баррикад. Хитрость Запада состоит в том, чтобы разжигать у радикальных мусульман ненависть к шиитам, суфиям, православным или китайцам в большей степени, чем к ним самим. Но если посмотреть на ту систему норм и правил, которую продвигают глобалисты, то она не только отчасти, но полностью и абсолютно противоречит исламу во всех его версиях и изданиях, равно как и любой другой религии и традиции. И если бы глобалистам удалось бы справиться со своими большими противниками, зачистка всех остальных версий ислама была бы логически следующим шагом. Если сравнить политический режим в Египте, саудовскую или эмиратскую монархии с нормативами либеральной демократии, становится очевидным: не будь у США и Евросоюза более серьезных проблем с Россией, Китаем, Ираном и Турцией, такие «нетолерантные» «не прогрессивные» политические режимы не прожили и дня.
Кроме того, уже по чисто практическим соображениям, страны арабского Ближнего Востока фактически получили от союза с Западом уже все, что могли. Именно осознав это, турки стали искать новые пути. Взяв от Запада все, в будущем им оставалось только терять имеющееся. Это они явно увидели в плане Великого Ближнего Востока, в котором на территории сегодняшних Турции, Ирака и Сирии красовались очертания Великого Курдистана. Что-то подобное неоконсы при Джордже Буше младшем планировали сделать и с Саудовской Аравией, как ранее проделали с Суданом, разделив его на две половины.
Арабский Ближний Восток и многополярный проект
Таким образом, становится вопрос о том, что арабский Ближний Восток может искать свое место в многополярном мире. Определенные признаки этого мы видим и в желании Эр-Рияда заключить договор о поставке ракет СС-400, и в продвижении соглашения по ценам на нефть с Россией, и в личной симпатии президента Египта Эс-Сиси к Путину, и в расширении арабско-китайского партнерства. Пока это еще не вылилось в тенденцию, но тем не менее, если продлить наметившуюся линию в будущее, то можно представить себе проект Ближнего Востока в контексте многополярности, причем так, что арабские страны становится здесь не объектом противостояния многополярного лагеря однополярному, но полноценным субъектом и активным участником. По эту, а не по ту сторону, разделяющую однополярный и многополярный мир.
В чем заключался бы такой проект с проект с идеологической точки зрения?
Во-первых, наиболее ощутимым его ядром было бы взвешенное и рациональное просчитывание национальных интересов крупных богатых и сильных арабских держав стран Залива и Египта. В целом эти страны едва ли могут вписаться в иранский или турецкий сценарий. Шииты здесь подавляющее меньшинство (за исключением некоторых областей Йемена) и возврата даже в отдаленный аналог Османской Империи никто явно не хочет. В регионе это представляет собой третий полюс ислама, и с учетом религиозного статуса Саудовской Аравии, экономического потенциала ОАЭ и военной мощи Египта, можно сказать, что мы имеем дело с самостоятельным полюсом исламского мира. Этот саудовски-египетско-эмиратский полюс по большинству вопросов и спорных позиций отличается и от иранской, и от турецкой политики. Пока он мыслится как проводник однополярного мира, это делает его естественным оппонентом и России, и Китая, которые, однако, в религиозных трениях между мусульманами по вполне понятным причинам каких-то особых предпочтений не имеют. Россия и Китай исходят прежде всего из многополярности. Если арабские страны Ближнего Востока за однополярный мир и к нему так или иначе ведет радикальный политический ислам, поддерживаемый этими странами, то поддержка естественно переходит к Ирану и Турции. Но если нет? То тогда у России и Китая нет никаких преференций. Если Саудовская Аравия, Египет и ОАЭ формируют блок с политикой, отличной от линии Запада на сохранении своей гегемонии на Ближнем Востоке, то причин для приоритетной поддержки шиитов и турок не остается. Более того, равноудаленность России и Китая могут быть важнейшим аргументом для того, чтобы выступать в качестве независимых справедливых и неангажированных сил. Ведь в отличие от США и Запада ни у России, ни у Китая нет той идеологии, которую они хот ели бы навязать. Россия и Китай приходят на Ближний Восток как строители многополярности, а не как империалисты. Конечно, каждая страна действует в своих интересах, но обратить исламский Ближний Восток в православие или навязать китайскую модель лаже теоретически не входит и не может входить в планы Москвы и Пекина. И Москва и Пекин заинтересованы, чтобы исламский мир стал самостоятельным полюсом, но какая как этот полюс будет складываться, какие религиозные формы там будут преобладать, это не принципиально. Принципиально лишь то, чтобы они не работали бы на западную гегемонию и не дестабилизировали бы ситуацию в самой России и в Китае, где проживает значительное исламское население. В этом смысле Россию и Китаю, конечно, ближе ислам доброжелательный и созерцательный, прежде всего суфийского типа. А потребность в воинственной мобилизации могла бы удовлетворяться за счет противостояния безбожному либеральному Западу.
Иными словам национальные интересы арабских держав Ближнего Востока вполне могли бы стать важнейшим элементом конструкции многополярного мира и даже многополярного исламского мира. Тогда Россия и Китай признали бы на Ближнем Востоке геополитическую легитимность трех центров силы – иранского, турецкого и арабского, рассматривая их как равнозначимые и требующие позитивного включения в созидательный проект. Уточню, что здесь страны Магриба и их геополитическую ситуацию мы оставляем в стороне.
Третий центр
Пока трудно сказать, сложится ли этот третий центр ближневосточной многополярности или нет. Новое поколение арабских лидеров и новые интеллектуальные круги, освоившие и геополитику, и цивилизационный анализ, и новые направления в теории Международных Отношений не могут не проделать той же работы, которую ранее проделали турецкие военные стратеги или иранские идеологи, открывшие для себя геополитику, евразийство, Четвертую Политическую Теорию, философию теоретического и практического традиционализма, политическую эсхатологию. Некоторое запаздывание в этом арабского вполне объясняется историческими и политическими факторами, которые мы описали ранее. Не надо забывать, что гегемония Запада основывается не только на политике, дипломатии, экономике и военных ресурсах: прежде всего глобалисты и сторонники однополярного уклада стремятся контролировать интеллектуальные круги, управляя умами тех, кого хотят держать под своим контролем. Всякая революция и всякое освобождение начинается с освобождения сознания. Именно это, на мой взгляд, и предстоит осуществить в самое ближайшее время арабской интеллектуальной элите. Если эта элита откроет для себя евразийскую и многополярную геополитику, то это неминуемо приведет к тому, что и евразийские и многополярные центры станут придавать арабскому Ближнему Востоку все большее и большее значение, постепенно признавая его как субъекта, а не как объекта.
Суверенные правители всегда предпочитают иметь дело с теми, кто на самом деле принимает решение на основании собственного мышления и собственной воли. Если лидерам многополярного мира приходится говорить с врагом, то они предпочитают обращаться к Вашингтон и Брюссель, а не в Варшаву или Торонто. Так и в исламском мире: Россия и Китай готовы говорить со свободными суверенными вождями арабского мира. Здесь – в поле многополярности – открываются безграничные горизонты для диалога, сотрудничества в области геополитики, военно-стратегического партнерства и даже идеологии. Но условием является наличие в том числе и интеллектуального суверенитета. Арабские правители должны сами – а не под влиянием западных кураторов – определять свою политику. Мир меняется и эти изменения надо осмыслить и принять в них – по возможности – активное участие.